Людмила Исаева

 

 НЕ ЗНАЮ, КТО ОН

/ В.Пасенюк /

 

В самом начале знакомства своего со «Склянкой Часу» смешно запуталась в его треликом образе, для конкурсного рейтинга избрав трёх различных авторов, за которыми стояло одно лицо... Вот эта многообразность – его сила и моя тайна. Меня сводит с ума поэзия его прозы. Я нервно заболеваю, меня подташнивает и «колбасит», как говорит нынешняя молодёжь, от его откровений. Не случайно он прячет часть своей душевной «наготы» под псевдонимами. Избирая любимых авторов журнала, искренне исключила из рейтинга этого зубра, как внеконкурсного. Да и как оценивать того, кто давно не ученик, кто уже перерос логику линейного человеческого мышления и мыслит реальными объёмами? Его нельзя никому уподобить, невозможно ни с кем сравнивать. К нему невозможно не прислушиваться. Я им больна, заражена, как скрытым подкожным страхом смерти, как тайной мечтой о сокровенной любви. Иногда мне хочется с ним не соглашаться, спорить до драки, царапаться, кусаться,– но одно ясно: не считаться с ним не умею. А когда меня переполняют его чувства – я замираю в молитвенной прострации и молчу. Последнее молчание затянулось. Нет-нет, я с ним общаюсь, но уже без слов, сердцем, мыслями, неотправленными письмами, которых уже много, а ответы на свои тайные вопрошания подсматриваю в очередном выпуске «Склянки...» и ...жду, жду каждый новый номер. С ним мне интересно. От него мне больно. Возьмись я разбирать поэзию и прозу его по смыслу – психологические и философские труды получились бы. Местами он пишет как получается, где-то – как сердцем чувствует, порой – как разумом понимает. Но мне без слов (над строками) понятно, где ему невыносимо «тухло» на земле, а где – до одури щемит от предельной нежности и жалости ко всему живущему. И меня тоже ранит, когда кто-то разумный пытается застолбить, огородить меня своими «пониманиями». И хочется в таких случаях отстаивать своё безграничье, беспределье. В такие моменты неблагодарное дело разбирать поэзию по косточкам, по строчкам. Не из страха запутаться, а из опасения спугнуть состояния, потоки, настроение, эти лёгкие предощущения и послевкусия граней большой жизни. Пусть и он останется не всеми и не до конца понятым, загадочным, непостижимым... Знаете, в чём мои страхи? Что не смогу, не успею поговорить, прикоснуться к нему, как он в своё время не успел потрогать живого Геннадия Кононова. Всё-таки как преодолеть эти две дурацкие границы между государствами с их массой условностей: виз, мне, как госслужащей, спецразрешений, искусственных устрашений и отчуждений? Собственно, для сердца моего и нет этих границ, а тела – принадлежность материи – и должны, видимо, страдать от собственных законов (законов материального мира). Но справедливо ли это по отношению к душам?

 

Этот азартен, кипуч, озорник-озорник, как мальчишка на льдине, оторвавшийся от основного пласта, но плавающий с багром и в спасательном жилете. В нём несколько жизней. Но его герой всегда с одним лицом. Он тревожно-логичен, из номера в номер последовательно взрывоопасен – да, этим парадоксален, если хотите. Никогда не знаю, какой номер он выкинет в очередной номер. (Не каламбур). Он сохраняет во мне напряжение и любопытство к себе, к изданию, к перспективе развития, к друзьям редакции и к конкурентам. В нём синтез современного бизнес-Мэна и писателя-экспериментатора. Одновременно, через весьма профессиональную мАстерскую прозу просвечивается «кризис сорокалетних» – всё есть, но чего-то не хватает! Он заводит, интригует, обольщает и так же неожиданно забывает. Нет-нет, да и хочется напомнить о себе, обратить его внимание чем-либо значительным, заслужить его благосклонность. Видимо, это чисто женское... Ему хочется нравиться. Его приятно удивлять.

 

Он пугает своей трезвостью суждений. Против лома нет приёма. Даже полутона в его прозе столь выразительны, что сложно в них запутаться. Завидная ясность мировоззрения. Никакой двусмысленности. Хоть проза его не лишена живости, образности, намёков, риторических недомолвок, но мазок, штрих отнюдь не импрессионистский. Такого не введешь в заблуждение и голову не закружишь. Если бы ему ставила памятник при жизни, я бы его вылепила с поднятой секирой, ноги на ширине плеч, а вместо дровяной колоды – стопа макулатуры советских и постсоветских авторов... Вы смеётесь? Да он и есть радикальный виртуоз-реалист, с чётким выразительным контуром личности. Ярок, но предсказуем в своей непоколебимости. Командор – «...о, тяжело пожатье каменной его десницы!». – Простите, мэтр, пожалуйста, мне это «жабье кваканье» и вольности. С Вами надёжно. Как с отцом в детстве. Мне неловко перед Вами за свои декадентские своеволия. И я по-детски радуюсь, если мои взгляды с Вашими совпадают. Прочла с интересом «разбор полётов» вокруг «Восхождения в бездну», и роман сам прочту, надеюсь. Вырвусь из нужды – выпишу, всенепременно прочту. Но осмелюсь ли дискутировать? Кишка тонка. С Толстым Л.Н. я же не спорю, как-то в голову не приходит оспаривать его отношение к этому миру, хоть он и грешил в молодости, а в зрелости стал призывать к смирению и покаянию...

 

Нежные ростки пульсирующего сознания, осваивающего многогранности слова и чувств... Хаос прозрений и попытки уловить ускользающие озарения – как знакомы и мне эти космические метания и желания поймать в сети слов свои ощущения. Эссе – и мой любимый жанр. В нём легче сохранить подвижность мысли. Сегодня я так думаю и чувствую, завтра – иные акценты, не менее существенные. Они наслаиваются, корректируют, дополняют, углубляют пространственное мышление. Пусть бы они ещё примиряли меня с собой! Ан нет, от этих бесконечных открытий места не хватает ни в теле, ни на бумаге. Постоянная пульсация всей сущности, до отупения и впадения в смиренную прострацию. А потом – новый разгон ощущений, взрыв озарений, желание поймать, закабалить в слова и поделиться хоть с кем-нибудь понятливым, живым, как я, как он, как кто-то ещё, кто живёт, сомневается, ищет, надеется... Вот только АКТ ТВОРЧЕСТВА – это всё-таки попытка остановить движение? Или – разобраться в природе этой динамики? Ещё как материально наше сознание. Лишь материя сознания тонкая, более «вездесущая». Поэтому-то она и способна воздействовать на других, подвигая подобное к преображению – глину в скульптуру, слова в новые образы... Метафора про рой пчел: – «лови или спасайся» – это о сознании. Оно есть и в камне, обтачиваемом мастером, и в глине, из которой лепит скульптор, и в холсте, и в кисти художника, и у птицы, взмывшей в небо или вьющей гнездо и поющей на ветке, и на кончике Вашего пера... Нет, не фигурально, буквально. На мой взгляд, акт творчества, это отнюдь не попытка остановить движение, а, скорее, задать этому движению новый порядок. Более совершенный, или менее – зависит от мастерства, таланта, возможностей создающего. Любое движение – жизнь, и поэтому уже акция духовная, ввиду воздействия на души. Ведь и в ошибках дух тоже преобразуется. И почему же: «Прорыв в «антимир»? – если видимый и невидимый миры едины, взаимопроникнуты, так как Бог ЕДИН, и его единством связана живая, неживая и тонкая природа окружающего нас мироздания. А совесть – это прежде всего сам с собой, в тюрьме собственных привычек и стереотипов; тет-а-тет с собой – с собственной совестью... а ещё – с Богом – Он же во всём.... Безупречность прежде всего нужна своей собственной душе. Тогда, и в миру среди людей, и в скиту – одинаково уютно.